Люди, куклы и аллигаторы Аня - мать, Витя - отец, Юрка - их второй сын, младшенький, бесконечно любимый. Это главные действующие лица романа Александра Мелихова "Чума". Юрка - при взгляде на него Витя просто переставал соображать. Теплая нега разливалась от живота к груди, растягивая лицо глуповатой блаженной улыбкой.. Так было с младенчества: ни одно Юркино движение, ни одно слово не ускользало от отца, казалось исполненным особого смысла, вызывало восхищение.

Неодолимые препятствия чаще всего в нем возбуждали деятельный гнев. Однако стоило его вынуть из-за барьера кроватки (поднятый на руки, он поспешно крутил головенкой, чтобы успеть насмотреться побольше недоступных снизу горизонтов), как он тут же начинал карабкаться обратно: ему требовался полный доступ всюду, а не простое пребывание в более просторной клетке. То же самое происходило и с коляской: стоило отвести глаза - и его уже приходилось ловить поперек тугого щенячьего живота. Но вырваться из плена ему и здесь было недостаточно, ему нужно было еще и восторжествовать над своей четырехколесной тюрьмой: приподнимаясь на цыпочки, он тянулся еще и покатать ее. При этом к чужим коляскам он не питал подобного интереса - заглянет, констатирует "кукка" - и спешит дальше.
Себя он с куклой никогда не путал; когда его спрашивали, кто он, ликующе-звонко выкрикивал: "Я сыночек!!!" И то сказать, сыночек - это было самое ласковое Анино слово, ни солнышек, ни рыбонек по своей ответственности она не допускала, а "мои мальчуганы" начались, только когда у Вити с Юркой возникли общие развлечения. Ты его обожаешь не как отец, а как глупый дедушка, воркующе подтрунивала над ним Аня, когда Витя снова, по ее мнению, перегружал гостей Юркиными словечками и выходками.
Это, должно быть, и есть формула счастья - забвение себя. Когда Витя с Юркой над вьющейся по горам, по долам асфальтовой дорожкой на прокатных велосипедах (нужно было уложиться в час, чтобы не платить за два), из всего тела у него оставались лишь приятно ноющие бедра. Приятно - потому что полезно. Особенно Юрке. Витя обожал это мелькание - сначала мимо озера, меж мачтовых сосен, утопающих в хвойных шелках, затем сквозь юную еловую чащу… И Юрка все это время летит рядом, рядом…
Любовь к ребенку приносит больше счастья, чем любовь к женщине, потому что ничего для себя не требует, позволяет глубже забыть о себе.

Позволим себе вольность в знакомстве с романом и на волне Витиного счастья перенесемся в финал.
… На каком-то витке сорванной резьбы Юрка наконец пустился в привычный шантаж: поскольку все ножи были предусмотрительно припрятаны, он стал грозить, что выбросится в окно, и даже сел на подоконник, начиная откидываться спиной к синей пустоте. Какой-то остаток прежнего Вити еле слышно вздрогнул, но аллигатор, которым теперь он был, просек одно: не упусти! Не спугнуть, не спугнуть… Мертвея от того, что ему сейчас придется совершить - в глазах разом ударили белые молнии - Витя подкрадывался с кошачьей мягкостью, приговаривая: осторожнее, не валяй дурака, ты же можешь выпасть, - а Юрка, видя, что победа близка, откидывался все дальше и дальше, держась за оконную коробку одними лишь кончиками пальцев.
Победа была действительно близка - Витя был уже совсем рядом. И вдруг внезапно изо всей силы как можно более резко и коротко ударил Юрку в самую середину груди и, отскочив назад, успел увидеть, как у него перед глазами мелькнули огромные Юркины кроссовки. Юркиного лица в жидком свете было почти не разглядеть, но Вите показалось, он увидел, как оно захлебнулось сначала изумлением и тут же ужасом.
Витя ждал вопля. Но за окном была тишина. Тишина, тишина, тишина и - громовой удар. Словно наконец докатившийся раскат тех молний, которые били в его глазах.

Что должен был пережить, как переболеть любящий отец, чтобы столь расчетливо, почти хладнокровно (лишь вздрогнул "какой-то остаток прежнего Вити") оборвать жизнь сына?
Если просто изложить сюжет романа, случившееся в семье Вити и Ани, получится история - с "гериком", "колесами", ломкой, с короткими всплесками надежды, отчаянием, - каких тысячи. К их трагизму нельзя привыкнуть, но они уже - увы! - не потрясают. А роман "Чума" переворачивает душу, открывая глубинный слой банальной истории.
Беда, накрывшая общество, рассматривается под микроскопом искусства - литературы, и автор выступает в роли диагноста. "Диагноз" - слово греческого происхождения, что значит " распознавание", "определение"- определение характера и существа болезни в результате наблюдения, всестороннего обследования больного. Но у литературы, в отличие от медицины, свой, художественный метод познания, освоения мира.
Читая роман, кожей чувствуешь зараженность пространства вокруг наркомана. Чума прежде всего достает близких. Вслед за Юркой подсела на наркотики его жена, худенькая, слабенькая Милка. И Юрка с гордостью выдает это за подвиг любви: Милка не хотела, чтобы он один мучился в ломке.
Заболевают Витя и Аня. У них другая форма чумы - известная медикам и психологам созависимость. Наркоман может остановить ломку, приняв "дозу". " Дозы" от созависимости нет: это ломка души, корчащейся от постоянного страха и отчаяния. Чем сильнее любовь, тем сильнее созависимость.
"В чем же мы провинились?" "Что же нам еще предстоит?" - Анины вопросы приводят Витю в смятение: они не имеют права думать о себе - их сын попал в беду, он в них нуждается. Они сдают хорошую квартиру и снимают для себя однокомнатную "хрущевку" с тараканами, продают фамильный фарфор, доставшийся Ане от прадеда кадета и деда гардемарина… Она, с ее высотой, (высотой небожительницы, в Витином представлении) не считает это потерями, хотя разрушается ее привычный мир. Главное, не упустить ни одного шанса для спасения Юрки. Наркологи, бишкекский целитель, астролог, отставной полковник, фильтрующий кровь пациентов на центрифуге (Юрка с центрифуги соскочил, а задаток остался у полковника), кооператив "Надежда" - 30 у.е. в день… Тут все заложишь, превратив и себя в заложников чумы.
Из-за нервного перенапряжения у Вити начались странные электрические разряды в пальцах, серпообразные, раскаленные добела зигзаги в глазах, обмороки. Доктор предполагает опухоль мозга. С опухолью пронесло, и Вите велено не нервничать…
В какую щель проникла чума?
Будь Витя склонен к философствованиям, он сказал бы, что щелью этой было презрение к обыкновенности, к норме.
Он вспоминает, что Юрка всегда обожал всяческие игры - в индейцев, в "ковбойцев", потом то в хиппи, то в "проклятого поэта, хоть и стихов не пишушего, но все равно отвергнутого учителями и обывателями". А жить, просто жить - маленькими радостями, благородными увлечениями - музыка, математика, в которой он мог бы преуспеть или химия, от этого он начинал впадать в тоску, потом в бесшабашность - в безбашенность, как выражался он сам.
Но мир прожил тысячи лет и миллионам, миллиардам людей жизнь вовсе не казалась скучной. Почему же нынешним стало скучно? - размышлял Витя.
Чем их поманили, если Бетховен сделался пресным и понадобилось вопить, бесноваться в прожекторных лучах, словно спасаясь от зенитного расстрела. Бессмертие что ли посулили? Да нет же. У них высший шик - огрести три чемодана долларов и "передознуться" насмерть, или "вскрыться" самому, не дожидаясь "передозняка".
У Вити, сообщает нам автор, не было оснований обожать свое прошлое. Он вырос в поселке имени Бебеля, который постепенно поглотил, да так и не переварил город - поселок остался поселком, и обитатели называли его Бебеля, ударяя на второй слог. Но Витя не скучал в Бебеле. Грязная безымянная речушка была для него и его друга Сашки таинственным Потомаком, густошерстный пустырь с репейниками - пампасами, прибрежные тростники - сельвой. Полупересохшее болото - Флоридой. Можно пересечь пампасы, углубиться в сельву, обогнуть Флориду и выйти к Потомаку. В тенистой Флориде полегшие в воду деревья были точь-в-точь крокодилы - аллигаторы.
Потом в зоопарке он увидит аллигатора живого, но будто и не живого, ни на что не реагирующего. А в кино показывали, как аллигатор торпедой вылетает метра на два из воды и ухватывает поверх живота косулю… И ему казалось, что и "самый культурный город страны" ведет себя как аллигатор: "переламывает зубищами многоэтажек все живое между собой и Бебелей.
Витя к философствованиям не был склонен, - читаем в романе, - и все наиболее вычурные образы принадлежат автору, а вовсе не герою.
В какой же момент проникла чума? Видимо, первые ее сигналы - ночные звонки из милиции, вызовы в школу…
…Призрак Юрки содержался в той комнате, которая в Витином доме была бы кухней.
Он сидел, откинувшись на диване, глаза безумно сверкали на бледной, как сыворотка, физиономии… На столе лежал прозрачный полиэтиленовый мешок, на дне и слипшихся стенках которого стыли какие-то желтоватые сопли.
- Вот, пожалуйста, клей "Момент", - дружески обратился к Вите новый лейтенант. - А нам с вами ботинки нечем заклеить. Их трое было на площадке, но двое через чердак рванули, а этот лежал жмуриком.

-Ты их не слушай: колония, спецпэтэу… Туда таких загоняют, которых я сам стремаюсь! А то бы уже полмикрорайона в спецпэтэу отправили, все бы школы опустели… Ничего они не могут сделать!
Витя не знал на этот счет никаких точных законов, но генетически усвоенное чувство социальной беззащитности говорило обратное: сделать могут все, что захотят.
-А чего такого? - рассуждал осмелевший Юрка. - Все пробуют, а ты сразу такую панику устраиваешь. Вы с мамой совершенно не готовы к атмосфере двадцать первого века. А еще левые!
Политикой Витя не интересовался и "левым" был лишь в том отношении, что верил в добрые наклонности человека, верил, что свободу употреблять во зло способны лишь отдельные волки да свиньи. Теперь же он знал, что человек способен быть хуже целой стаи волков и целого стада свиней: человек человеку очень даже может быть не волком и не свиньей - аллигатором. И не какое-то там чудовище из подворотни, а самый обычный и даже симпатичный человек, с которым ты годами делил кров и стол. Человек - такое существо, за которым нужен глаз да глаз, - так теперь Витя понимал человеческую природу. Человеческую породу.

-Если вы так и будете вытаскивать его из луж, - наставляет директриса престижной физматшколы, - он никогда не научится адаптироваться в обществе. Ума-то у него больше, чем нужно, … (уж в физматшколе-то знали, сколько его нужно), … но в социальном отношении… Щенков нужно бросать в воду - или плыви, или тони.
Наверное, в девяносто девяти случаях из ста так и следовало поступать. Но если сотым утонувшим может оказаться твой любимый сын…

Необыкновенный, способный сын… Юрка вот и на химфак университета поступил без видимых усилий. Вел бурную студенческую жизнь, пропадал в "общаге", где ночные бдения сопровождались пьянками. И однажды ночной звонок отцу: меня избили, я в петергофской больнице, на седьмом этаже. Привези что-нибудь попить, хоть сока что ли…Отец месит мокрый снег, чтобы узнать, что в петергофской больнице нет седьмого этажа. Оказывается, Юрку давно отправили в город… Снова мокрый снег под ногами, мокрые ноги. Бубнящий сын: надо кончать с этими пьянками.
-Вы не понимаете - мне уже девятнадцать лет! - втолковывал пятнисто-желтолицый Юрка, еще сохранивший следы асимметрии. Если даже жизнь снова наладится, - Юрка выговорил это слово с безмерным презрением, - какое будущее меня здесь ждет? Сначала мл. науч. сотр., потом, если постараюсь, ст. науч. сотр… А на далекой Амазонке не бывал я никогда…

Самого-то Витю устраивала такая жизнь: инженер, старший инженер, ведуший, разработчик … В отпуске наслаждался семьей и Друскининкаем. Он готов был так жить вечно. А Юрка готов был бежать от этого счастья.
Источник заразы и в этом: человек вообразил, будто он создан для чего-то более захватывающего, чем спокойная, трудовая, обеспеченная жизнь, о которой с незапамятных пор мечтало человечество.
Юрка решил, что ему надо в Израиль, хотя о своих сионистских поползновениях не мог говорить без смеха… Сдавшие квартиру родители посылают ему сэкономленные доллары, звонят. Голос у сына бодрый. Он уверяет, что не эмигрировал, а поехал учиться. Работает и поступил в университет, химию бросил, "прикололся к социологии", хочет понять, как и почему живут люди. В каникулы он едет домой - повидаться.

 

Логика чумы Юрка вылетел из таможенного закоулка в сиянии благородной счастливой юности. Он так светился, что не сразу разглядишь в его левом ухе поблескивающую сережку белого металла в форме миниатюрной гранаты-лимонки - эмблема левого интеллектуала. Скинул сумку и повис у Вити на шее, обхватив его ногами, - как в самом раннем детстве встречал его с работы…

-Ну, я теперь оттянусь, я заслужил! - радостно повторял Юрка среди разбросанных молодежных шмоток с серебристым плеером во главе, и это тоже несло в себе чумные палочки - представление, что если ты очень долго был умным и целеустремленным, то этим выслужил право побыть дураком и шалопаем.
Он в первый же вечер принялся названивать прежним дружкам, уже твердо ставшим каждый на свой жизненный путь: один аспирантствовал, другой бомжевал, третий по-крупному торговал конфетами, - все с большим воодушевлением восприняли идею назавтра же, как в былые времена, собраться в химфаковской общаге.

Бессоннная ночь. Ранний утренний звонок… Пьянка в общаге закончилась грандиозным скандалом. Юрка вдруг женился и снова отбыл в Израиль, с женой. Аня с Витей съездили их навестить. Живут молодые в бетонной каморке без окон. Но зато Юрка учится, Милка работает официанткой - поклон земле. Теперь они ждут новых Юркиных каникул. Едут встречать его в аэропорт, как год назад. Но сын неузнаваем. Он исхудал (цыплячья худоба), глаза почему-то слезятся, насморк, тряс в коленях. "Колбасит немного", - успокаивает родителей.

Чума тоже начинается с симптомов не столь уж грозных, если ты никогда прежде не имел с нею дела, - кто из нас не испытывал слабости, озноба, головной боли! Зато те, кто насмотрелся лопнувших, сочащихся гноем бубонов, кто наслушался бесконечного кровавого кашля, от которого спасает только смерть, - тот будет принимать и насморк за чуму. Витю Юркин насморк в тот раз только растрогал, как всегда его трогало проявление простого, человеческого в боготворимых существах.

Юрка отправился навестить тещу, потом друга. Но не вернулся ни в тот день, ни на следующий. Когда дело пошло ко второй ночи…

Именно в ту, вторую, ночь Витина жизнь изменилась до неузнаваемости.
До этого она была последовательно разворачивающейся лентой, где каждое событие, каждый человек имели начало и, если не затягивались до настоящей минуты, то и конец… Но с той страшной ночи Витина жизнь превратилась в некий ком, почти все перемалывающий в крошево и лишь отдельные обломки вминающий в себя, перемешивая их с другими обломками, позволяя через какое-то время даже разглядывать их, коли придет такая охота, но не позволяя понять, от какого целого они отломлены, что было раньше, а что позже.
Поэтому Витя не мог бы сказать с уверенностью, сколько ночей (и, естественно, дней) отсутствовал Юрка - две или четыре.

Логически рассуждая, ночи и тогда сменялись днями, в течение которых Витя, оберегая Аню, сам снова и снова обзванивал морги и отделения милиции, которым ни на трупах, ни на задержанных блекло-голубые джинсы пока не попадались, - но ком бытия сохранил лишь ночи. Ночи тоже были наводнены звуками - чего стоили одни только театрально предсмертные вопли котов, - но в памяти осталась только тишина и шаги в тишине. Шаги все ближе - ну давай же, давай!.. - но они удаляются все дальше, дальше, становятся все тише, тише …

Мертвыми голосами они уговаривали друг друга прилечь - все равно ведь сделать ничего нельзя, остается только ждать. Но каждый в глубине души опасался этой наглостью рассердить ту силу, которая где-то держит Юрку в своих руках.
-Запомни, мы всегда будем с тобой!.. Ты ничего не должен от нас скрывать! Если уж тебе так необходимо уколоться (вмазаться, передернулся голос старшего сына), ты скажи, я сам тебя провожу, это все-таки лучше, чем ты исчезаешь, мы …

Слово "волнуемся" застряло в горле, оно не выражало пережитого, переживаемого. И Юрка тотчас откликался: "Лады! Пошли сейчас!" И Витя идет. Бродит с Юркой и другими "торчками" в поисках " дозы". Все предлагают героин, а Юрке нужен джеф,
("К герычу еще надо приколоться, от джефа сразу раз - и ты ангел…") Пасет Юрку в ночных клубах. Но все бесполезно. Жизнь троих уже подчинена логике чумы.
По этой логике виноват не человек, а вещество, и дни текут под лозунгом: лишь бы не "герыч". Вдруг Юрка заявляет, что не будет больше "вмазываться", перебьется на "коле" и "колесах", но злобно требует огромные порции таблеток, пожирает материнские лекарства. Ночью шантажом гонит отца за пивом. И Витя озабочен, как припрятать бутылку-другую, чтобы в следующую ночь не идти так далеко, и как, обманув Юрку, насыпать в пиво снотворное, чтобы он не шатался по квартире, и Аня могла бы немного поспать. Жить нужно минутами - это тоже логика чумы. Юрка затих на минуту- живи! Через минуту может снова начаться шантаж.

- Когда ты заплакал, я готова была его убить, - преданно сжимая ему пальцы, прошептала Аня Вите на ухо как о чем-то страшном, но уже миновавшем.
- Я тоже, если бы и мог убить кого-то, то тоже только ради тебя, - постеснялся ответить Витя; к тому же он чувствовал, что готов на убийство не просто ради Ани, но ради спасения ее высоты.

Можно ли жалеть куклу?

Если твой сын со слезами на глазах вдруг говорит тебе срывающимся голосом: ты не думай, я все понимаю, я причинил вам очень много горя, но не нужно считать меня окончательно погибшим, - да я и не считаю, что ты, что ты, конечно же, - вскинешься ты в ответном порыве - и тут же будешь пойман на слове: дай, пожалуйста, денег за сигаретами сходить….
И что ты станешь делать, когда только что каявшийся грешник заявится вполпьяна, заранее кривя презрительную гримасу на ожидаемые твои упреки (да и вообще, главное, мол, чтобы не героин), - ты возмутишься, оскорбишься, но все равно не обретешь уверенности, что на обманщика нельзя уже положиться никогда.
С человеком не бывает "никогда", он может тысячу раз солгать, а на тысячу первый исправиться. Человек - но не кукла: куклы действуют по неизменной программе. Поэтому кукла, само собой, имеет право лгать людям, если так велит ее программа, - но и люди, само собой, вправе ей лгать - что же с ней еще делать!

Однажды Витю пронзило, что он не может обратиться к сыну даже с маленькой просьбой: не курить в такси, потому что Аню укачивает.

Подобные мелкие обязанности с Юрки отныне снимаются.
Но человек, с которого ничего уже не спрашивают, человек ли он? Человек - это тот, кто может быть виновным.
Любимый сын бесследно растворился в прежней жизни, которой тоже словно и не было, а его место заняла ужасающе на него похожая живая кукла - злобная, слезливая - смотря на что ее пробьет или переклинит.

-Кайф выше секса, исповедует кукла: от героина же не стоит…
Но при угасшем стыде, угасшем достоинстве - и на миг не угасает жажда удовольствий.

Витя теперь с омерзением отмечает, как куклины "пухлые губы-присоски" то охватывают край чашки, соломинку, то разеваются навстречу рыбе, мясу, то присасываются к бутылке и высасывают содержимое со "скоростью унитаза", то провозглашают: "Жизнь без наркотиков слишком пресна, не стоит того, чтобы ее прожить!" Требуя удовольствий, кукла идет на шантаж: приставляет нож к груди, прижигает руки сигаретой.
И Витя начинает понемногу недоумевать: почему они с Аней должны служить этой кукле?
Только потому, что она похожа на исчезнувшего Юрку? Аня считает, что нести несчастье надо с достоинством. Но в этом ли достоинство, чтобы отдать себя на пожирание мерзкой кукле?
...Юрка устроился на работу в ночной клуб, а через неделю его арестовали за торговлю наркотиками. Для Ани это стало последней каплей:
-Мой сын губил других людей… А я всегда себе говорила: по крайней мере он губит только себя…
Она решила уйти из жизни, выпила весь запас своих лекарств. Врачи Аню спасли, но ее высота "осталась безвозвратно утраченной". Теперь во время Юркиных "срывов" она рыдала, вырывала волосы… И Витя уже воспринимал Юрку не просто убийцей, но и "святотатцем, разрушителем святыни".

-Может, и правда отпустим его ко всем чертям? Может, мы и его этим губим - тем, что держим?
-Я уже говорила тебе: я не могу. Спасайся сам, честное слово, мне будет только легче!..

-Когда-то я обещала защитить тебя от аллигаторов, а вместо этого родила тебе самого страшного аллигатора.
-Ничего, я сам аллигатор, - как бы шутя, но не так уж и шутя прошептал из Вити не теряющий рассудка зверь, понимающий, что сейчас не до драм - драмы слишком легко переходят в рыдания.
- Ну, хватит, хватит шушукаться, гоните ключ, - куражился на диване едва различимый в отсветах неизвестно чего аллигатор, но с пола за ним, посвечивая электрическим глазом, следил тоже аллигатор - только в тысячу раз более собранный, знающий, чего он хочет.

В прежней жизни убийство могло бы представиться Вите "чем-то мыслимым - ну, разве что ради предотвращения атомной войны".

Вбежала растрепанная Аня… Что случилось, что случилось, задыхаясь, спрашивала она и вдруг, увидев пустую комнату и пустое окно, все поняла. И завопила таким страшным криком, какого Витя и вообразить не мог. Ничего, ничего, я сейчас сбегаю, вызовем "скорую", залепетал он, но она в блеске белых молний все вопила и вопила.

Тамара Александрова

к содержанию