|
- Сергей Александрович, 17-я наркологическая больница одно из старейших лечебных учреждений этого профиля. Вы связаны с ней почти четверть века. Несколько слов о ее истории. - Сегодня 17-ая больница - ведущее наркологическое лечебное учреждение в стране. Она рассчитана на 2500 человек (новый филиал - на 600 коек). И этот прекрасный новый корпус. Что и говорить, дорогое удовольствие. Был бы другой мэр, другой начальник Департамента здравоохранения - возможно, не видать нам подобного филиала. Но Юрий Михайлович Лужков и Андрей Петрович Сельцовский понимали: да, дорого, но необходимо. В новом филиале и доктора, и пациенты чувствуют себя уверенно. И те, и другие - в комфортных условиях. Никаких коек в коридоре, удобные, светлые палаты, все компьютеризировано, истории болезней - в электронных версиях. Никакой писанины от руки, отнимавшей столько времени у врачей. Новые методы диагностики, новые методы лечения. Убежден, что в Европе такой мощной больницы нет. Но это теперь, а четверть века назад… Надо сказать, что больные алкоголизмом для психиатров, - а именно они лечили алкоголиков, специальность психиатр-нарколог появилась позже - с точки зрения и диагностики, и лечения, и реабилитации они были менее интересны, чем другие больные. Психиатры относились к ним спокойно, я бы сказал, достаточно тепло, но где-то «полубросово». Психопатия и шизофрения казались им значительно интереснее. 25 лет назад появилось понятие – «промышленная наркология». Власти были обеспокоены тем, что рабочий класс спивался, понимали: надо что-то делать. 17-у больницу создавали по инициативе городских властей вместе с заводом ЗИЛ. Завод отдал под неё часть своей территории - пятиэтажные общежития и другие здания, и первыми пациентами, конечно, стали рабочие ЗИЛа. Очень немного - больных токсикоманией, совсем маленький процент - наркозависимых. Основной контингент - алкоголики. Каждый день врачи отправляли своих больных (примерно по 50 человек из отделения) в цеха, на работу. Конечно, лечение при этом страдало, а доктора зачастую не знали пациентов в лицо. Заходит он в кабинет, а доктор ошарашено спрашивает: кто ты? Я тогда написал маленькую статью, - ее, правда, не напечатали, - которая так и называлась «Кто ты?». Когда прочел ее главному врачу Эдуарду Семеновичу Дроздову, с именем которого связана вся история становления больницы, он долго хохотал. Я понимал, что это был смех сквозь слезы. Доктор Дроздов замечательный врач, большая умница, понимал, как неполноценен лечебный процесс, но изменить в то время ничего не мог. Трудотерапия себя не оправдывала. Больные, продолжая трудиться на ЗИЛе, лежали в своих бывших общежитиях по полгода. Их стремились как бы выключить из опасной микросреды, но они постоянно, практически каждый день в нее возвращались. - А как обстояло тогда дело с кадрами? - 17-я больница была рассчитана кажется, на шесть тысяч человек. Эдакий огромный монстр, которым трудно руководить, а тем более трудно было подобрать для него кадры. Поначалу здесь работали врачи разных медицинских дисциплин: терапевты (это совсем не плохо), невропатологи (почти хорошо), еще гастроэнтерологи, акушеры-гинекологи и три… паталогоанатома. Я сам не знаю, как мы смогли выпутаться из этой ситуации. Дроздов тогда обратился с просьбой к одному из старейших, известнейших в мире ученых, профессору Анатолию Александровичу Портному, чтобы кафедра психиатрии Медицинского стоматологического института помогла медперсоналу получить хоть какое-то специальное образование. С тех пор наша кафедра (ныне кафедра психиатрии, наркологии и психотерапии) взяла 17-ю больницу под свое крыло.
Сегодня почти 70 процентов врачебного коллектива - воспитанники нашей кафедры, и заведующие отделениями и заместитель главного врача тоже. Они успешно занимаются и научной работой. Для нас крайне важно, чтобы они росли, их образование продолжалось, оно вообще по возможности должно быть непрерывным. - Сергей Александрович, как вам кажется, что главное в работе психиатра-нарколога? В какой степени успех лечения зависит от врача? - В наркологии есть очень важный принцип. Для того, чтобы достичь успеха, больной обязательно часть своей жизни должен прожить вместе с врачом. Если этого не происходит, ремиссии - небольшие, короткие, и перспективы достаточно плачевные. Неделя, две, три, даже месяц в стационаре кое-что дают, но при условии, если год-полтора, как минимум, больной будет находиться рядом с врачом. Слышать его, видеть того, кому он доверяет. Представьте себе, некоторые страдающие алкоголизмом даже просят просто записать на магнитофон голос доктора. Пусть что-то рассказывает… Они включают магнитофон и успокаиваются. Такой своего рода антидепрессант, помогает выровнять настроение. Но все это, естественно, если возник контакт, доверие Для старого поколения такие психотерапевтические отношения с пациентами, людьми глубоко несчастными, много значили. Не было суеты, не было беготни. - Унаследовали ли молодые врачи такое отношение к больным? - Я бы не сказал, что они менее добры к своим пациентам. Они просто несколько жестче. Да и жизнь стала жестче. Все изменилось. Я где-то прочитал, что наркомания есть социальный хаос. Оно и, правда, так. В последние годы изменился социальный статус наших пациентов. Любопытно, что проблемы с детьми появились у, казалось бы, очень успешных людей, быстро «вписавшихся» в рынок, разбогатевших, но из-за круглосуточной занятости упустивших свои чад. Наркотики подхватили их, перестав быть уделом подростков из среднеобеспеченных и малоимущих семей. - Я слышала, что в новом корпусе больницы есть свой храм? - Да, на 11-м этаже есть православный храм. Два раза в неделю приходит мулла, так как здесь лежат люди разного вероисповедания. Как вы догадываетесь, наши пациенты, мягко говоря, не всегда хорошо обеспечены. И надо видеть, как те, кто вчера бомжевал на улице приходят и достают откуда-то из загашника смятые десять рублей - для них это большая сумма - и отдают на развитие храма - покупают свечку. Я вижу, как спокойно, уважительно разговаривают с ними священнослужители... Принцип «прожить вместе часть жизни» здесь неплохо осуществляется. Врачи приезжают рано, в полвосьмого мы уже на рабочих местах, уходим поздно, никто не отмеряет часы. Зарплата такая же небольшая, как и в других лечебных учреждениях, но ответственность... Она в традициях больницы. - Сергей Александрович, а как вы относитесь к западному наркологическому опыту. Есть ли в нем что-то, что можно использовать у нас? - Безусловно. Есть понятие мирового опыта. Кстати, у американцев опыт лечения наркомании значительно больше, чем у нас. Почему бы нам не воспользоваться рациональным зерном, скажем, Миннесотской программы, которая получила широкое распространение не только в Америке, но и в Европе. Когда ее адаптируют к местным условиям, она прекрасно работает - те же самые знаменитые 12 шагов. Весь мир ею пользуется, это рабочая программа, с ней можно успешно решить ряд «узлов», связанных как с алкоголизмом, так и с наркоманией. Так зачем же отказываться? Надо просто понять, в чем мы сильнее, а в чем слабее.. Медицинское решение наркопроблемы имеет несколько этапов. Первый, так называемая, интервенция (или активное просвещение), которую мы, как клиницисты, понятно осуществить не можем. Интервенцию должны осуществлять диспансеры. Смысл её в том, что не граждане идут к врачу за знаниями - они сами не придут, - а врач приходит, как бы раньше сказали, в трудовые коллективы - на предприятия, в фирмы, в учебные заведения, если хотите, даже в супермаркеты - и рассказывает о проблемах, связанных с зависимостью. Подсказывает, куда обратиться, если речь о взрослых, к кому, если речь идет о детях, дает необходимые координаты, номера телефонов и гарантирует полную конфиденциальность. К сожалению, на сегодняшний день наша государственная служба этим не занимается. Но такое активное, даже агрессивное просвещение очень нужно Москве, не говоря уже о Подмосковье, других городах и регионах. У нас ведь диспансеров боятся. Боятся, что ребенка поставят на учет, а это клеймо на всю жизнь. Людей можно понять. Мало кто знает, что первичных больных мы уже на учет не ставим. Мы даем им возможность социально реабилитироваться, стараемся помочь. Вот здесь, на первом этапе нам мог бы помочь западный опыт. А дезинтоксикации нужно учиться у нас. Скажу сразу: в этом деле российским наркологам нет равных. Ни в одной американской клинике так не могут снять абстиненцию. Не буду останавливаться на самом методе и лекарственных препаратах, думаю, об этом стоит поговорить подробно и отдельно. Но я привел лишь два примера…
- Скажите, во сколько пациенту обходится лечение? - Еще во время Гипократа, насколько я помню из истории медицины, врача, если он не брал с больного хотя бы яблока, лишали врачебного звания. Для них все абсолютно бесплатно. Но эта медаль имеет оборотную сторону. После снятия «ломки» они уходят и оказываются предоставлены сами себе. Дорогие частные реабилитационные центры большинству не по карману. А в Москве только по данным официальной статистики на каждые 100 тысяч населения приходится 2637 наркозависимых и более 1230 больных алкоголизмом. Нашим пациентам, как я говорил, необходимо длительное патронирование. Мы с Евгением Брюном долго обсуждали эту проблему, разработали схему патронирования пациентов врачами стационара. - У всех, кто занимается проблемами наркомании на устах сейчас одно слово - «профилактика». Даже в Управлении Московского наркоконтроля увеличили штаты соответствующего отдела… - Профилактикой до настоящего времени занимались все, и не занимался толком никто. И это самая большая беда. По данным разных авторов от 44 до 49 процентов больных в отделениях наркологии составляют пациенты с первичными психопатологическими расстройствами, наркопроблемы для них вторичны. И это не обязательна генетика, это может быть и неправильное родовспоможение. Да, да, представьте себе. Мы убеждены, что какие бы беседы не проводились с коллегами из родильных домов, необходимо включать в них познания в области психологии, наркологии и т.д. Потому что первичная профилактика должна начинаться с беременных женщин. Им нужно объяснять, как вести себя, что делать и чего не делать, пока ребенок лежит до пяти месяца поперек кровати, каким голосом с ним говорить и даже, что ему рассказывать, какая музыка должна звучать. Увы, первичная профилактика на сегодняшний день у нас практически отсутствует, нет ни одной научно-обоснованной программы. Все начинается с семьи, с детства. Гиперопека также вредна, как и воспитание по типу «золушки». И то и другое порождает у ребенка черты характера, генетически ему несвойственные. При гиперопеке, к примеру, он вырастает нерешительным, мнительным, не может сам справиться с элементарными вопросами. Потому что с детства за него все решено. При гипоопеке малыш предоставлен сам себе и ему не хватает внимания. А ведь он будущий взрослый человек и надо научить его принимать решения. Выходя в большую жизнь, он должен иметь на все свою точку зрения, свою позицию, он должен уметь говорить «да» и «нет». Есть разные мнения, но я полагаю, что не надо никогда говорить ребенку, что он самый красивый, самый лучший, самый умный. Некоторые считают, что это порождает уверенность в себе. Не знаю... Он потом придет в школу и обнаружит, что есть дети умнее, красивее, сильнее. Ему будет трудно это принять, он всеми силами станет придерживаться заложенной родителями программы. Отсюда неадекватное восприятие мира, внутренние конфликты. Лишь очень большими усилиями потом можно будет, да и то, лишь отчасти скорректировать дивиантное поведение. Ведь главное уже было сделано в раннем детстве. - Ваша самая большая профессиональная удача? - Приехали мои друзья из Сибири (филиала тогда еще не было), очень высокопоставленные и интеллигентные мама с папой, привезли двойняшек - двух молодых людей по 16 лет. Они производили очень тяжелое впечатление, запущенная зависимость от героина. Лечить их было сколь интересно, столь и трудно - опыта работы с двойняшками в наркологии практически не было. Они не могли друг без друга, но и в одном отделении держать их было нельзя. Если бы вы знали, какие они находили изощренные способы добычи наркотиков. И мы вынуждены были их разъединить. Совсем неглупые ребята, достаточно образованные. В течение двух лет они приезжали, уезжали, снова приезжали и снова уезжали, пока я не решился на эксперимент. Мы нашли для них способ реабилитации в жестких условиях тайги. Они прожили там год вдвоем с егерями. Дважды пытались бежать, их не ловили, просто находили - оттуда не убежишь. Опять приводили на заимку. Самовыживание. Ловили рыбу, ходили на охоту. И через год приехали в Москву совершенно другими людьми. Прошло семь лет, до сих пор они поздравляют меня с каждым праздником, оба закончили институты, оба женаты. Знаете, единственно, ради чего стоит работать, так это вот такой результат. Есть немало пациентов, которые успешно лечились у меня от алкоголизма. Симпатичные, интеллигентные люди, сломавшиеся в силу определенных жизненных обстоятельств на фоне депрессии... Они пили по 10 - 11 лет. Американцы говорят: выздоравливающие алкоголики - путь к выздоровлению продолжается всю жизнь, потому что, если поставлен уверенный диагноз «алкоголизм», от него никуда не денешься. Рецидивы случаются и через пять, семь, девять лет. Так и с моими больными. Я знаю, что в любой час суток должен быть готов снять телефонную трубку, выслушать «исповедь» и дать совет. Они стали частью моей, а я - частью их жизни.
- Медицина профессия семейная? - Да, моя супруга врач, тоже кандидат наук, заведует лабораторией фармакологии во Всероссийском центре экстремальной медицины «Медицина катастроф». И сын Леонид – психиатр, защитил кандидатскую диссертацию, занимается организацией здравоохранения, заместитель главного врача 6-й клинической больницы. Недавно преподнес нам грандиозный подарок, я теперь дедушка. Так что профессия, действительно, семейная. Беседовала Софья СТАРЦЕВА
|