Париж, конечно, умеет подать себя особым образом людям как раз в таком состоянии души. Мы жили под напряжением, которое в десять раз превышало нормальное, как в буквальном, так и переносном смысле слова. Я захватил с собою из Лондона тысячу фунтов,
думая о том, какую радость может доставить нам безрассудство. К черту деньги, ведь мы собирались веселиться!
Мы считали, что живем очень экономно. Мы были так счастливы, что не замечали трат. Отчасти потому, что любовь не нуждается в деньгах, а я никогда раньше не знал, что такое любовь.
Утренние часы были заполнены тем, что я назвал бы медовой частью медового месяца. Это занятие не оставляло нам времени, чтобы слоняться по Монмартру. Нас мало волновала пища, мы едва замечали, что едим. Сон как будто тоже сделался нам не нужен. Мы не ведали утомления.
При первом же намеке на усталость рука наведывалась в карман. Одна щепотка дарила нам ощущение утонченнейшей прелести порока, и мы снова катили на четвертой скорости дальше!
Пожалуй, стоит вспомнить только одно событие - от Гретель Вебстер пришло письмо и коробка. В посылке находилось стеганое кимоно для Лу, одна из тех роскошных шелковых вещей, которые в Японии носят гейши, голубое, как летнее небо, сплошь покрытое вышитыми золотом драконами с алыми глазами и языками.
Надев его, Лу выглядела как никогда впечатляюще, ослепительно, великолепно.
Я никогда особо не увлекался женщинами. Несколько любовных интрижек из тех, что случались прежде, были довольно убогими и глупыми. Они не открыли мне, какие возможности таит в себе любовь. На самом деле я считал ее несколько преувеличенным удовольствием; кратким и скотским ослеплением, за которым неотступно следуют скука и отвращение.
Но с кокаином все стало выглядеть совершенно по-другому.
Хочу подчеркнуть тот факт, что кокаин в действительности - анестезирующее средство. Этим и объясняется его действие. Ты перестаешь чувствовать свое тело. (Как всем известно, с этой целью его и применяют в хирургии и зубоврачебном деле.)
Только не думайте, что это означает уменьшение физических радостей брака. Напротив - они обретают эфирную легкость. Животная сторона интенсивно стимулируется, насколько того требует ее участие в любви; однако природа животной страсти претерпевает полное перерождение.

Позвольте мне еще раз подчеркнуть отсутствие какого-либо похмелья. Именно в этой сфере, как нигде, проявляется адское коварство этого снадобья. Если идешь вразнос обычным путем с помощью алкоголя, получаешь то, что американцы называют "хмурым утром после веселой ночи". Природа предупреждает нас о нарушении нами правил, и Природа наделила нас достаточным здравым смыслом, чтобы понимать - беря взаймы, мы обязаны расплачиваться.
Мы употребляем алкоголь с незапамятных времен: и в народном сознании зафиксировано, что хотя стаканчик на другое утро, "собачий волос", как мы его называем, и поправит ваши дела, его едва ли хватит, чтобы захлебнуться этими волосами.
Но в случае с кокаином все эти предосторожности ничуть не помогают. Никто особо не пострадает от наркотической ночи при условии, что у него хватит ума на другой день посетить турецкие бани и "подлечиться" пищей и двойной порцией сна. Но кокаин настойчиво говорит: "Не жалей средств", - и внушает мысль об их неистощимости.
Как я уже говорил, он обладает обезболивающим действием. Он притупляет все ощущения, которые могут повлечь за собой то, что психологи называют "торможением". Человек начинает пренебрегать абсолютно всеми правилами. Он пышет здоровьем и бурлит бодростью духа. Слепое возбуждение столь возвышенного свойства не оставляет места для каких-либо тревог. И в то же время в этом возбуждении есть глубина и покой. Ничто в нем не намекает на ту грубость, которая ассоциируется у нас с банальным пьянством. Сама идея грубости и банальности оказывается упразднена. Это напоминает видение Петра в Деяниях Апостолов, когда ему было сказано: "Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым" (Деян.,11,9).
Не так ли сказано и у Блейка: "Все живое свято"("Видение дщерей Альбиона"). Каждый поступок - священнодействие. Происшествия, которые в обычном состоянии досаждают или препятствуют, воспринимаешь как простое сырье для веселых насмешек. В точности как когда вы бросаете кубик сахара в шампанское, и оно начинает пениться вновь.
Ну да ладно, мы отвлеклись от темы. И это тоже как раз то, что делает кокаин. Трезвый ход мысли оказывается прерван. Отклоняешься по касательной, неистовой, невероятной касательной по любому поводу. Пропадает чувство меры; и, несмотря на миллионы миль, которые ты бодро прошел, свернув с пути, ты никогда не потеряешь из виду цель, к которой надо стремиться.
Так, например, покамест я записывал все эти мысли, я ни на секунду не упускал из виду, что я рассказываю вам о коробке и письме от Гретель.
В Париже мы познакомились с одной девицей. Она была наполовину индианкой - прелестная малышка с шармом чертенка и запасом похабнейших историй, какие только существуют на свете. Она жила кокаином. Не очень необразованная, она описывала свое существование следующим образом: "Я нахожусь в просторном красивом саду, и в руках у меня полно свертков, которые я то и дело роняю; и когда я наклоняюсь за одним, у меня тут же падает другой, и все это время я плыву по саду".
Итак, вот что писала нам Гретель:
"МОЯ ДОРОГАЯ ЛУ, - я не могу и начать рассказывать вам, как я была счастлива в тот день, когда я встретила вас, Миледи, да еще и с таким роскошным мужчиной в качестве мужа. Я не виню вас за столь поспешное замужество, но, с другой стороны, и вы не должны строго судить старых друзей за то, что они не пророки! Так вот и я не сумела застать вас с поличным. Однако, как бы то ни было, я не теряла времени. Вы знаете, как бедно я живу, но, надеюсь, оцените маленький подарок, который я посылаю вам, не как подарок ради подарка, а в знак моей глубокой любви к самой милой и очаровательной из известных мне девушек. Скажу вам по секрету, моя милая Лу: "Лорою то, что внутри, лучше того, что снаружи". С моим самым благосклонным почтением и наилучшими пожеланиями милому сэру Питеру и вам, хотя я не могу надеяться, что вы помните о моем существовании в данный момент.
Вечно преданная Вам, Гретель".
Лу бросила мне письмо через стол. По какой-то причине, а может, и без оной, но письмо меня разозлило. Я не желал слышать ничего о Гретель. Она мне не нравилась, и я ей не доверял.
- Наглая идиотка, - огрызнулся я. Сказал я это не своим голосом: то был, сдается мне, заговоривший изнутри некий глубинный инстинкт самосохранения.
Между тем Лу вся сияла по этому поводу. Я хотел бы дать представление обо всех искристых свойствах каждого ее слова и поступка, но вряд ли сумею. Ее глаза блистали, губы трепетали, щеки рдели румянцем весенних бутонов. Она была воплощением кокаинового духа; кокаином во плоти. Одним своим существованием она делала Вселенную бесконечно восхитительной! Послушайте, если вам так уж угодно, она была одержима дьяволом!
Любая из так называемых здоровых личностей была бы шокирована при ее появлении. Она представляла собой сирену, вампира, Мелузину, опасного и дивного демона, которого трусы были вынуждены изобрести, чтобы оправдать собственный недостаток мужества. Она была настроена отобедать прямо здесь в номере, где она могла бы надеть новое кимоно и танцевать для меня на обеденном столе.
Паюсную икру мы ели ложками. Кого волнует, что она стоит в три раза дороже своего веса в золоте? И нечего упрекать меня в экстравагантности; если вам охота кого-то обвинять, обвиняйте Кайзера. Он заварил всю эту кашу; и когда мне вздумается поесть паюсной икры, я буду есть паюсную икру.
Мы пожирали ее с волчьей жадностью. Глупо придавать значение подобным пустякам.
Яства сменяли друг друга на нашем столе, а Лу плясала точно горячечный демон в промежутках между блюдами. Ей нравилось изображать из себя восточную обольстительницу и чаровницу. Я был ее паша с тремя перьями на чалме, ее воин-самурай, ее великолепный магараджа с кривою саблей по колено, готовый отрубить ей голову по первому же поводу.
А она была гурией рая с татуированными щеками и подбородком, с насурьмленными бровями и красным накрашенным ртом.
Я был туарег в маске, полонивший ее разбойник пустыни.
Она разыгрывала передо мной тысячи утонченно-безумных ролей.
У меня слабое воображение и сугубо практический ум; однако я упивался устроенной ею для меня игрой. Точно не помню, сколько раз за время нашего обеда я превращался из цивилизованного супруга в пижаме с Бонд-стрит в разъяренного безумца.
И только когда официанты оставили нас, подав кофе и ликеры, которые мы пили как воду, Лу внезапно сбросила свой мерцающий наряд.
Она встала посреди комнаты и выпила полфужера бренди с ликером. Гипнотическая дерзость этого ее жеста исторгла из меня внутренний вопль. Я подскочил, точно притаившийся в засаде тигр при виде оленя.
Лу хихикала всем телом от некого неугомонного возбуждения. Знаю, знаю, что "хихикать всем телом" не говорят; но никак иначе выразить это я не могу.
Она перехватила мой бросок, как будто всю жизнь играла в защите за сборную Англии по регби.
- Давай ножницы, - прошептала она.
Я мгновенно сообразил, куда она гнет. Все было совершенно верно - мы несколько заигрались, перегнули палку с этим снежком. Думаю, что мы приложились не менее пяти раз. Если вам так любопытно - вернитесь назад и пересчитайте их - сколько мне надо, чтобы взлететь на десять тысяч футов над несчастными утесами Дувра, благослови их Господь! Но все сходилось, как цена гвоздей в конских подковах, что казалось забавным моему отцу, когда я был малышом. Вы понимаете, что я имею в виду - принцип Мартингейла (удвоение ставок) и тому подобное. Мы определенно перекушали снега.
Пять раз! В общем-то немного после двух недель, какие наши годы...
У Гвендолен и Оттер сказано:
Любимый мой, как бледен свет луны, Зачем иной мы ночи ждать должны?*
А вот мои строчки в том же духе:
Любимая моя, я у тебя один - Зачем печалиться, пока есть кокаин?*
Знаю, что поэт из меня никудышный, так что выдающаяся поэтесса вполне может позволить себе улыбку, если только это светская улыбка, и тихонько перешагнуть через мои останки. Но дух произведения я уловил точно.
Приятель, мы свободны, словно птицы, Нюхни, не торопись вновь приземлиться*.
Нет, не годится, звучит как-то обыденно:
Вдохнем небесный снег и упраздним границы!* -
так уже гораздо лучше. Возвышенно и патриотично, да и идею выражает гораздо точнее. И если вам это не нравится, наводите справки в другом месте.
Отвергаю упреки в безрассудной расточительности. В нашем распоряжении оставались еще весьма основательные ресурсы. Мы не уклонялись от "оплаты заказов", как какая-нибудь фирма мошенников.
* Перевод И.Кормильцева.
Вы прекрасно знаете, как трудно хранить спички. Совершенно тривиальная вещь спички, ими пользуются постоянно, их всегда легко заменить; и никто не удивляется, если вдруг его коробок оказывается пустым; так вот, я не считаю, что хотя бы на миг нарушил чувство меры в этом вопросе.
И давайте оставим в покое мой полет в Париж при лунном свете. Признаю, что горючего мне не хватило; но ни для кого не секрет, что когда ты впервые по уши влюблен, состояние это способно вызвать временное расстройство твоих обычных навыков.
Что бы люди ни болтали про Гретель, она оказалась надежным другом, и мне было приятно признать этот очевидный факт. Причем она оказалась надежным другом в самом необычном смысле этого слова. Не вижу оснований не отметить, что она вела себя как верный друг в самом истинном, насколько вам это по силам вообразить, викторианском смысле.
Она была не просто верным, но и мудрым другом. Она явно предвидела, что наступит день, когда все наши запасы снежка растают.
Теперь я хочу, друзья, чтобы вы все уяснили из прочитанного, что мужчина, если он называет себя мужчиной, не из тех, кто способен прервать медовый месяц с девушкой в японском кимоно, каким я его расписал выше, и, напялив кучу гнусной одежды, носиться по всему Парижу в поисках торговца наркотиками.
Вы мне, конечно, тотчас возразите, что всего и делов-то было позвонить официанту, и тот принес бы мне пару кубометров. Но вы так считаете просто потому, что не представляете, в каком отеле мы имели невезение остановиться. Мы попали туда, не чуя никакой беды. Он стоял почти рядом с площадью Звезды и для невооруженного взгляда казался абсолютно респектабельной гостиницей для отпрысков аристократических семейств.
Не увлекайтесь мыслию, будто я хочу раскритиковать это заведение. Все это из-за того, что из Франции была выпита вся кровь; но коридорный на нашем этаже был семейный человек средних лет и, вероятно, почитывал и Ламартина с Паскалем, и Тэна, и всех остальных ужасающих старых зануд во время, свободное от доставки икры в наш номер. Но я не вижу ни малейшей пользы скрывать от вас, что лицо его постоянно имело выражение человека, который чем-то шокирован, в особенности об этом говорил фасон его бородки. И всякий раз, когда он являлся в наш номер, ему что-то там подчеркнуто не нравилось.
Я где-то и сам немного психолог, и мне было совершенно ясно, что такой человек не станет доставать для нас кокаин, если только мы не предложим ему за это пост министра табачной промышленности.
Итак, разумеется, я не собираюсь упрашивать вас, чтобы вы поверили, будто Гретель Вебстер было что-либо известно об этом противном старом ханже-коридорном! Она попросту проявила мудрое предвидение и дружеское участие. Сомнений нет, опыт у нее имелся - бушели, баррели, мешки и все прочие меры опыта, которым меня не учили в школе.
Она попросту, не вникая в ход событий, должно быть, сказала про себя следующее: "По той или иной причине эти симпатичные ребята могут оказаться в критический момент своей карьеры почти без снежка, и поэтому мне следует позаботиться, чтобы они его имели".
Думая обо всем этом, я тем временем раздобыл маникюрные ножницы, и моя Лу как раз кромсала ими швы на подкладке кимоно вокруг тех мест, где ее восхитительные крепкие пальчики нащупали то, что мы в госпитале называли инородным телом.
Да, мы не ошиблись. Гретель смогла постичь нашу психологию, а мы смогли постичь психологию Гретель, и все прошло чудесно, как зеленый горошек с жареной уткой.
Не смейте и думать, что мы испортили кимоно. То была всего лишь складка в стеганой изнанке. Из нее показался драгоценный белый шелковый мешочек, и мы вскрыли его, и перед нами заблестел снег, перед блеском которого меркнут снега на вершине Монблана.
Как вы знаете, когда на него посмотришь, то обязательно понюхаешь. Для чего он нужен? Этого не знает никто. Не надо рассказывать про "операции на горле". У Лу с горлом все в порядке. Она поет как Мельба и выглядит как персик; она и есть "пеш-мельба"* ( * Персиково-вапильнос мороженое, изобретенное знаменитым шеф-поваром Эскофьк в лондонском отеле "Савой" н 1893 году и названное в честь австралийской оперной дины Нелли Мельба.)* - это как дважды два.
Да уж мы понюхали, и еще как! А потом мы кружили в танце несколько лет - по часам, наверное, восемь или девять минут, - но что за толк рассуждать о часах, когда Эйнштейн уже доказал, что время является всего лишь одним из измерений пространства? Что с того, что астрономы открыли, будто наша планета вертится со скоростью 1000 миль в час, или там поворачивается на тысячу миль в минуту, если мы не можем вертеться вместе с ней?
Нелепо было бы бродить вокруг и остаться позади; а может быть, чего доброго, оказаться на Луне, где и поговорить не с кем, кроме Жюля Верна, Герберта Джорджа Уэллса и прочей толпы им подобных писателей.
Однако вы не подумайте, что белый шелковый мешочек был так уж мал.
Лу наклонилась над столом и выпустила изо рта свой длинный тонкий язык, точно муравьед в Национальном биографическом словаре, или как он там называется, и ввинтила его в белоснежную массу, едва не сведя меня этим с ума.
Я хохотал, как гиена, думая о сказанных ею словах. "В твоем поцелуе есть горечь кокаина". Весельчак Су-инберн*(* Суинберн Элджернон Чарльз (1837-1909) - великий английский поэт викторианской эпохи),
всю жизнь говорил о горьких поцелуях. Что он мог знать, бедный старый мальчик?
Что такое настоящий поцелуй, узнаешь только с полным ртом кокаина. Одно лобзание раскладывается на бесчисленные фазы, как в сочинениях разных там Бальзаков и Золя, Ромен Ролланов и ДХ Лоуренсов и многих других. И вы совсем не устаете! Вы несетесь на четвертой скорости всю дорогу, и двигатель урчит как кошечка, большая белая кошечка со звездами, мерцающими у нее на шерстке. И он всегда другой и всегда тот же самый, и он не кончается, и ты теряешь разум и продолжаешь жить без разума, и, по всей вероятности, вы вообще не понимаете, о чем я говорю, но меня это ни капли не волнует, и мне вас ужасно жаль, но вы можете во всем этом убедиться сами в любой момент... Способ прост - найдите девушку вроде Лу и запаситесь белым порошком.
Что там говорит наш приятель Царь Лестригонов?
Улыбкой демона мне мозг порви,
В коньяк, и кокаин, и поцелуй его мокни.
Птица со странностями, этот чудаковатый Царь! Впрочем, сдается мне, стишки эти свидетельствуют, что он в этих вещах разбирается. Ну, разумеется, почему бы и нет. Я сам видел, как он принимал кокаин. Тот еще фрукт! Ставлю шиллинг. Копает глубоко. И знает много. Но это не повод для подозрений. Не понимаю, за что людишки его так ненавидят. Не понимаю. Я и сам тогда окрысился на него. Возможно, что он совершенно достойный малый "в принципе". У него есть странности - но это не портит человека, если он человек.
Черт, если придираться к мелким странностям, чего стоит Лу! Еще та чудачка, но я все же люблю ее.
- Дай мне еще раз нюхнуть с твоей руки.
Смех моей милой Лу напоминал звон московских колоколов на русскую Пасху, которая, как известно, бывает не тогда, когда у нас. Они передвинули время туда или сюда - не могу вспомнить, куда именно, - если только вы понимаете, что я имею в виду.
Она подбросила пустой шелковый мешочек в воздух и поймала его ртом, страстно щелкнув зубами, чем снова почти свела меня с ума. Как бы я хотел быть птицей, чтобы эти острые белые маленькие лезвия откусили мне голову.

ХУЖЕ СКОТОВ
13 сентября
Удивительно, как мне удалось пережить все это. Питер пришел прошлой ночью сразу же после того, как я закрыла свой дневник. Я никогда еще в жизни не видела его таким: бешеные глаза, налитые кровью, наполовину вылезли из орбит. Он, должно быть, напился как сумасшедший. Он подскочил прямо ко мне, трясясь от гнева, и обдуманно ударил меня по лицу.
- Это послужит тебе уроком, - закричал он и грязно выругался.
Я не могла ответить. Мне было слишком больно - не от удара, а от изумления. Я нарисовала себе в мечтах совершенно другую картину.
Шатаясь, он отступил в середину комнаты и указал на кровь, что струилась по моему лицу. Грань его кольца порезала мне кончик уха. Мой вид поверг его в припадок истерического смеха.
Я испытывала к нему только одно чувство - он был болен, и моя обязанность состояла в том, чтобы ухаживать за ним. Я попыталась добраться до двери и позвать на помощь. Он подумал, что я убегаю, и силком потащил меня через комнату на кровать, завывая от ярости.
- Так просто ты не смоешься, - завопил он, - с меня этого довольно. Ты будешь ждать здесь, пока твой чертов Царь Лестригонов не явится за тобой. Не волнуйся, я знаю, что он придет. Он любит грязь, мерзкое чудовище!
Я разрыдалась. Контраст между двумя мужчинами был слишком шокирующим. И я принадлежала этому вопящему, изрыгающему ругань скоту с его безумной завистью и бессмысленной жестокостью!
Да я бы лучше подметала пол в студии Бэйзила всю оставшуюся жизнь, чем быть леди Пендрагон.
Какие же боги мастера иронии! Я купалась в радужном потоке славы; я была почти вне себя от счастья, думая, что стала женой человека, в чьих венах течет кровь величайшего из английских королей; того самого, чей блеск позолотил века романтикой; я думала, что могла бы носить под сердцем королевского наследника. Что за ослепляющее заблуждение!
И ведь Питер уже однажды показал себя достойным своего происхождения. Не он ли в числе прочих отразил нападение гуннов-язычников и спас Англию? Так вот он каков, конец мечты! Этот драчливый хулиган был моим мужем!
Я сидела потрясенная, пока его бессвязные оскорбления не ударили мне в голову, но возмущена я была не за себя. Я заслужила все, что получила, но какое право имел этот сквернословящий трус коснуться своими устами такого человека, как Царь Лестригонов?
Мое молчание, похоже, вывело его из себя больше, чем если бы я ввязалась в ссору. Он метался по комнате и ругался со слепой свирепостью. Казалось, он не замечал меня. Смеркалось. Питер ощупью пробирался по комнате, разыскивая меня, но дважды прошел мимо, пока наконец не обнаружил. В третий раз он споткнулся прямо об меня, схватил за плечо и начал бить.
Я сидела словно парализованная. Я не могла даже кричать. И снова, и снова он ругался и яростно колотил меня, но на этот раз так слабо, что я не чувствовала ударов. Кроме того, я была невосприимчива к любой боли. Вскоре Питер лишился сил и повалился на кровать. На мгновение я подумала, что он мертв, но тут его охватила череда спазмов; его мускулы дергались и сокращались; руки судорожно хватали воздух; он начал бормотать быстро и неразборчиво. Я была ужасно напугана.
Я встала и зажгла лампу. Лицо бедного мальчика было бледно как смерть, только маленькие темно-малиновые пятна пылали на его скулах.
Я села за стол и поразмышляла некоторое время. Я не осмеливалась послать за врачом. Он мог понять, в чем настоящая причина, и забрать его у меня; забрать в одну из этих камер пыток, откуда он никогда не выберется.
Я понимала, конечно, что он хотел; немного героина привело бы его в сознание. Я сказала ему, что у меня есть порошок. Мне пришлось сказать ему об этом несколько раз, прежде чем до него дошло.
От одной только мысли о порошке Питер пришел в себя, но он все еще гневался и приказал мне дать его с алчным рычанием. Если бы мне хотелось удержать его от употребления, мне не следовало бы говорить ему, что у меня есть зелье.
Я присела рядом и, одной рукой придерживая голову Питера, поднесла ему порошок на ладони. Мое сердце упало камнем в холодный омут. Старое, знакомое занятие - но как оно теперь отличалось во всех отношениях!
Конвульсии немедленно прекратились. Питер почти сразу же приподнялся на локте. Единственным признаком нездоровья было то, что он все еще тяжело дышал. Вся его злость тоже куда-то исчезла. Он выглядел усталым, словно выздоравливающий, и послушным, как ребенок. Он слабо улыбнулся. Я не знаю, отложилось ли у него в сознании или памяти то, что произошло. Он говорил так, как если бы ссоры не было вовсе. Цвет снова вернулся на его лицо, глаза зажглись.
- Еще одна такая же понюшка, Лу, - проговорил он, - и со мной все будет в порядке.
Я не совсем уверена в том, что сказал бы сейчас Царь Лестригонов, но я сама отвечаю за свои действия, и я не могла отказать любимому.
Вскоре он погрузился в сон. Наутро я выяснила причину случившегося. Он отправился к каким-то людям, которых знал по работе в госпитале, с целью при встрече попросить их дать ему немного героина, но они не осмелились сделать это. Они страдали от нанесенного им новым законом, этим Дьявольским Законом о Наркотиках, страшного оскорбления. Они очень долго учились, чтобы получить дипломы, которые делали их ответственными за здоровье местных жителей. И теперь они не могли выписывать героин для своих же собственных пациентов. Вполне естественно, что они возмущались.
Четвертый человек, к которому отправился Питер, поведал ту же самую историю, но оказался более радушным. Он подумал, что окажет существенную помощь, если угостит Питера обедом и напоит его под завязку алкоголем. Идея заключалась в том, что это поможет ему справиться с отсутствием другого стимулятора. Судя по всему, расплачиваться за его рецепт пришлось мне.
Нет, Лу, ты противная девчонка. Тебе не следует быть такой озлобленной. Только ты виновата в том, что родилась в мире, где невежество и глупость пребывают в постоянном состязании за господствующее положение в умах образованных классов. У самого заурядного пахаря гораздо больше здравого смысла, чем у любого доктора.
Когда Питер вновь заволновался, я дала ему таблетку со стаканом воды. Это его заметно успокоило. Я бы хотела иметь еще одну такую для себя. Я чувствовала, что моя раздражительность возвращается, но сдержалась, потому что времени оставалось в обрез до появления Бэйзила. Я ждала его прихода с таким нетерпением, будто он мог положить коней всем нашим бедам...
То, что произошло на самом деле, было совсем из другой оперы. Я едва ли в состоянии описать это в дневнике. Стыд и разочарование мешают мне. Я чувствовала, что двери надежды захлопнулись прямо перед моим носом. Я слышала скрежущий звук ключа, поворачивающегося в замке, лязг заржавленного засова, закрывающего наглухо дверь.
В тот момент, когда появился Бэйзил, безумие Питера вспыхнуло снова. Он изрыгнул поток оскорблений и обвинил Бэйзила прямо в лицо, что тот пытается соблазнить меня.
Если бы Бэйзил только знал, как мне хотелось уйти! Мужчина, страдающий манией ревности, непригоден к общению с человеческими существами. Я никогда до этого не понимала, почему женщины так глубоко презирают в сердце своих мужей. Мы уважаем мужчин, которые возобладали над своими страстями, и только потому, что мы сами в конечном счете есть не что иное, как эти страсти. Мы ожидаем, что мужчина покажет себя господином. И это не способствует тому, чтобы убить страсть, подобно Клннгзору: лишенный сексуальности мужчина падает еще ниже, чем "раненый король", Амфортас, жертва своей мужественности. Настоящий герой - Парсифаль, испытывающий искушения. "Подобный муж обожает страсти сами по себе". И чем более остро он способен любить, тем величественнее становятся его возможности. Но он должен отказаться сдаться своим страстям; он должен заставить их служить себе. "Dienen! Dienen!"*( Служи! Служи! (нем.))
Кто убьет коня только потому, что боится на нем ездить? Лучше сесть на него и заставить животное поскакать галопом.
После того как мужчина выброшен из седла, мы подбираем его и ухаживаем за ним, но не боготворим его. Большинство мужчин таковы. Однако каждая женщина ищет человека с самым резвым конем, которого он заставил себе полностью повиноваться. Наиболее символично это выглядит в "Садах Аллаха", где монах, не умевший ездить, отвел жеребца прямо в пустыню, намереваясь биться с этим зверем до конца.
Бэйзила не сбила с толку дикая злоба Питера. Он не поддался на провокацию. Как только ему предоставлялся шанс вставить слово, он пытался объяснить цель своего визита. Он даже и не пытался отвергнуть главное обвинение,
Питер вскоре утомился биться о скалу презрения Бэйзила. Я не считаю, что это было именно презрение, но холодную доброту Царя Лестригонов вполне можно было принять именно за него, а Питер не мог не понимать, насколько он такого отношения заслуживал. Он прекрасно сознавал, что ругань его становится все слабее и бессмысленнее с каждой новой вспышкой. Он просто подстегивал сам себя в последней попытке проявить враждебность по отношению к другу, который мог спасти нас, и приказал ему убираться из дома, но выставил себя в нелепом свете, изображая разгневанного мужа.
Возвышенная мораль - последнее прибежище, когда человек чувствует, что стоит на безнадежно неправильном пути.
Первый раз за все время Питер разыгрывал из себя ханжу.
Бэйзилу ничего не оставалось делать, как уйти. Питер неуклюже попытался изобразить триумфатора. Это бы и так не обмануло никого, но - если и был такой шанс - он в буквальном смысле сам уничтожил его, когда ворвался обратно в комнату и с неподдельным чувством разразился тирадой:
- Черт возьми, что я за дурак! Почему же ты ие подмигнула мне? Мы же должны были обхаживать его, чтобы вытянуть из него немного героина...
Это утро вымотало меня без остатка. Мне плевать на свое спасение. Я знаю, что не могу спасти Питера. Почему женщина всегда объясняет свои поступки мужчиной? Все, что мне нужно, - это Г. Петушку и мне он чудовищно необходим.
- Послушай, Лу, - промолвил Питер с коварной усмешкой, какой я еще никогда не видела на его лице, поскольку она с трудом вязалась с его характером. - Нарядись и попытай счастья у докторов. Мой приятель сказал прошлым вечером, что есть некоторые, которые могут выдать тебе рецепт, если ты им хорошо заплатишь. Десятки достаточно, чтобы провернуть все дело.
Он вытащил несколько грязных, скомканных бумажек из кармана своих брюк.
- Вот они. И ради бога, не задерживайся.
Я хотела этого не меньше, чем он. Желание бросить исчезло у меня с уходом Бэйзила. Мое уважение к себе испарилось.
Хотя, кажется, я все же колебалась и поэтому принялась расхаживать по комнате под предлогом того, что мне надо закончить свой туалет.
Питер наблюдал за мной с неодобрением. В этот момент в его глазах промелькнул луч ненависти, и мне это понравилось. Мы оба деградировали все больше и больше. Мы упали ниже последней соломинки на полу хлева. Осознание собственной порочности согревало нас и утешало. Мы достигли того идеала, к которому стремилось все наше извращенное пристрастие...
Я отправилась к моему доктору. Питер изложил мне подробно симптомы, но номер не прошел. Эскулап говорил о перемене климата и диете, о микстурах, которые надо принимать три раза в день. Я сразу поняла, что ничего хорошего не выйдет, когда он резко сменил тему при упоминании мной героина в самом начале беседы.
Все, что мне теперь было надо, так это выбраться из комнаты старого дурака, не потеряв лица...
Я не знала, что делать потом. Я чувствовала себя как Моррис - из "Не Той Коробки", не помню, как там его звали, - когда ему потребовался поддельный сертификат о смерти, и он решил найти "продажного доктора".
Меня раздражало то, что стоял день, а я решительно не знала, куда пойти. Неожиданно откуда-то всплыло имя и адрес человека, который вызволил из беды Билли Коулридж. Путь был долгим, и я ужасно устала. Я была голодна, но от мысли о ленче мне становилось еще хуже. Я чувствовала, что люди странным образом пялятся на меня. Неужели у меня бельмо в глазу?
Я купила толстую вуаль. Девушка в магазине, думаю, выглядела удивленной. Довольно забавно носить ее в сентябре, и это могло привлечь еще больше внимания, но она обеспечивала мне чувство защищенности, и это была очень славная вуаль - кремовые кружева с вышитыми зигзагами.
Я взяла такси к врачу. Его звали доктор Коллинз, 61 или 71, Фейралэндж-стрит, Ламбет.
Я застала его дома; отталкивающий, надутый человечек в потрепанной одежде, захламленный, грязный кабинет, столь же неопрятный, как и он сам.
Коллинза мой рассказ разочаровал. Это не в его привычках, заявил он, и ему не хочется попадать в неприятности. С другой стороны, он боялся меня, потому что я знала о Билли. Он пообещал сделать все, что возможно; однако, согласно новому закону, он не мог выписать больше, чем десять доз по одной восьмой грана каждая. Четыре или пять понюшек, всего-то! И он не осмеливался повторить это еще раз раньше чем через неделю.
Тем не менее это было лучше, чем ничего. Он рассказал мне, где можно купить порошок без проблем.
Я нашла уборную, где смогла ссыпать все пакетики в один, и приняла дозу.
Облегчение было огромным. Я продолжала нюхать, дозу за дозой. Петушок обойдется. Я скажу ему, что у меня были просроченные бланки. Я почувствовала, что снова могу спокойно сесть и поесть какой-нибудь легкой еды и выпить пару стаканов виски с содовой.
Я почувствовала себя настолько хорошо, что поехала прямо на Грик-стрит и сочинила печальную историю о провале. Как было восхитительно обмануть этого скота после того, как он ударил меня.
Я испытывала острое наслаждение, наблюдая, как он корчится от боли, изображая со всем мыслимым притворством, что испытываю те же муки, что и он, издеваясь над его страданиями. Он по-прежнему был зол, но вспышки его гнева доставляли мне безграничное удовольствие. Они были символами моего торжества.
- Вот, возьми это, - сказал Питер, - и не возвращайся без него. Я знаю, где ты можешь достать. Имя этого человека Эндрю Макколл. Я вижу его прогнившую душонку.
Он протянул мне адрес.
Великолепное здание, рядом со Слоун-сквер. Макколл был женат на богатой старухе и жил как у Христа за пазухой.
Однажды я сама встретила его в обществе. Этот шотландец всего в жизни добился сам и щеголял в вечернем костюме de riguer*(строгий(фр.)) в "Парадизе".
Питер выставил меня со злобным хохотом. Видно, у него в голове завелась какая-то безумная мысль. Ну а мне-то какое дело?..
Доктору Макколлу было около пятидесяти - очень хорошо сохранившийся мужчина и очень хорошо одетый, с гарденией в петлице. Он тут же меня узнал и указал рукой на роскошное кресло. Он начал болтать о предыдущей встрече с герцогиней такой-то и с графиней сякой-то.
Я не слушала и только наблюдала. Тактичность подсказала ему, что мне неинтересно. Он резко оборвал свою речь.
- Ну, ну, извините меня за то, что я немного увлекся, прямо как в добрые старые времена. Чемя смогу быть полезен вам сегодня, мисс Лэйлигэм?
Я немедленно увидела, что преимущество на моей стороне, и кокетливо подняла голову.
- О нет, - воскликнула я, - я не мисс Лэйлигэм. Его извинениям не было конца.
- Неужели ли это возможно? Неужели две такие прекрасные девушки так друг на друга похожи?
- Нет, - улыбнулась я в ответ, - на самом-то деле все не так скверно. Я была мисс Лэйлигэм, но сейчас я леди Пен драгой.
- Дорогая, дорогая, - проговорил он, - где же я мог пропадать? Я просто оторван от этого мира, просто оторван от этого мира!
- О, я не такая уж важная персона, как вы расписываете, и я вышла замуж за сэра Питера только в июле.
- Ах, тогда это все объясняет, - сказал доктор. - Я отсутствовал все лето на вересковых пустошах с Маркизой Эйгг. Оторван от этого мира, от этого мира. Ну, я уверен, что вы счастливы, моя дорогая леди Пендрагон.
Он всегда произносил титулы с особым звуком, словно ребенок, посасывающий палочку ячменного сахара.
Я тотчас же поняла, как надо с ним обращаться.
- Ну, разумеется, вы знаете, - заметила я, - что в по-настоящему продвинутых кругах человеку приходится предлагать гостям героин и кокаин. Это, конечно, только поветрие, но пока оно существует, человек остается вне общества, если не следует ему.
Макколл поднялся из кресла, придвинул маленький расшитый стул ближе ко мне и сел на него.
- Я понимаю, понимаю, - пробормотал он доверительно, беря мою руку и начиная ее вежливо поглаживать, - но вы же знаете, как их трудно сейчас достать.
- Это для нас, бедных аутсайдеров, - посетовала я, - но не для вас.
Он закатал мой рукав и начал водить своей рукой вверх и вниз по моему предплечью. Меня сильно задела его фамильярность. Снобизм этого человека напомнил мне о том, что он был сыном мелкого лавочника в какой-то шотландской деревне - факт, о котором я не должна была думать ни секунды, пока он с вкрадчивой настойчивостью рассказывает о Дебретт.
Макколл поднялся и подошел к небольшому сейфу в стене за моей спиной. Я слышала, как он открыл его и снова закрыл. Он вернулся и склонился у спинки моего кресла, вытянув свою левую руку так, чтобы я могла видеть то, что было в его руке.
Это была запечатанная десятиграммовая бутылочка с надписью "Героина гидрохлорид" с указанием количества и именем производителя. Увидев ее, я чуть не обезумела от нестерпимого желания.
Буквально в ярде от моего лица находился символ победы. Петушок, Бэйзил, закон, моя собственная острая физическая боль - все они оказывались в моей власти с того момента, как мои пальцы сомкнутся на этой бутылочке.
Я вытянула вперед руку; но героин исчез, как будто мне продемонстрировали фокус.
Макколл навалился всем своим весом на спинку стула и слегка наклонил его. Его отвратительное хитрое и лживое лицо зависло в футе от моего.
- Может быть, вы мне его все-таки дадите? - дрожащим голосом спросила я. - Сэр Питер очень богат. Мы в состоянии позволить себе любую цену, какой бы она ни была.
Он издал забавный смешок. Я вся сжалась при виде этого жадно приоткрытого, обнажившего два белых ряда острых, длинных клыков, вонючего рта, висевшего надо мной.
Меня тошнило от запаха выдохшегося виски в его дыхании.
Он немедленно это понял; вернул мой стул в нормальное положение и отошел назад к своему столу. Сев там, он с нетерпением наблюдал за мной, как охотник за приближающимся зверем во время облавы. Как бы неумышленно он держал в руках бутылочку и бесцельно ее крутил.
Своим спокойным лакированным голосом он начал рассказывать мне о том, что называл романом всей его жизни. Впервые увидев меня, он страстно влюбился; но он был женатым человеком, и осознание своей чести помешало ему уступить своей страсти. Он не испытывал, конечно, никакой любви к своей жене, которая совершенно его не понимала. Он женился на ней из жалости; но в первую очередь его все же удерживали моральные соображения; помимо прочего осознавал, что если дать волю страсти, хотя и богоданной, это могло нанести непоправимый ущерб в обществе моей репутации - репутации женщины, которую он любил.
Он продолжал говорить о близости и о духовных друзьях и о любви с первого взгляда. Он укорял себя за то, что сказал мне правду только сейчас, но искушение было слишком сильным. Ирония судьбы! Трагическая абсурдность ограничений, которые накладывает на нас общество!
В то же самое время ему бы доставило тайную радость сознание того, что я со своей стороны испытывала тогда сходные чувства по отношению к нему, И все это время он продолжал играться с героином. Один или два раза в нервном возбуждении он чуть не уронил его.
Это я чуть не подскочила, увидев, какой опасности подвергается драгоценный порошок. Мне стало ясно - чтобы получить его, придется подыграть старому развратнику.
Я склонила голову на грудь и посмотрела на Макколла из-под ресниц.
- Вы не можете требовать от молодой девушки, чтобы она признавалась во всех своих чувствах, - прошептала я с глубоким вздохом, - особенно если она вынуждена убивать эти чувства в своем сердце. Дурно говорить на подобные темы, - продолжила я. - На самом деле я не должна была сюда приходить. Но как я могла догадаться, что вы, такой замечательный врач, обратили внимание на такого глупого ребенка, как я? Он возбужденно вскочил на ноги.
- Нет, нет, - сказала я печально, с жестом, который заставил его снова сесть в крайнем смущении. - Я не должна была приходить сюда. Это была абсолютная слабость с моей стороны. Героин - единственное мое оправдание. О, не заставляйте меня чувствовать себя такой пристыженной. Но я просто должна сказать вам правду. Настоящим мотивом моего прихода было то, что я хотела видеть вас. Сейчас давайте поговорим о чем-нибудь еще. Позволите ли вы мне получить этот героин и сколько он будет стоить?
- Разговор о деньгах среди друзей за такую небольшую услугу неуместен, - ответил он высокомерно. - Единственное мое сомнение заключается в том, правильно ли с моей стороны будет позволить вам им воспользоваться.
Он снова достал бутылочку, покрутил ее между своими ладонями и прочел этикетку.
- Это очень опасный препарат, - продолжил он очень серьезно. - И я не совсем уверен, оправдано ли то, что я даю его вам.
Что за абсолютная чушь и пустая трата времени вся эта светская комедия! Все в Лондоне знали, что хобби Макколла - это интрижки с титулованными дамами. Он придумал глупую историю про любовь с первого взгляда тут же на месте. Это был просто гамбит, как в шахматной игре.
Что касается меня, то мне был отвратителен вид этого человека, и он понимал это. И он понимал также, что мне отчаянно нужен этот героин. Истинная природа этой сделки была ясна как белый день.
Однако я предполагаю, что это паясничанье в некотором смысле развлекало его. Он понимал, что моя скромность, смущение и стыдливость были всего лишь гримом, как у накрашенной проститутки на Пиккадил-ли. Его тщеславию даже не повредит, если он узнает, что я думаю о нем как о наглом старом чудовище. У него было то, чего хотела я, у меня было то, чего хотел он, и его не беспокоило, если я погублю себя завтра тем, за что заплачу ему сегодня.
Бездушный цинизм обеих сторон возымел удивительный эффект с моральной точки зрения. Я не стала тратить свое время на попытки обмануть его.
Макколл продолжал разыгрывать партию. Он объяснил, что благодаря моему браку ситуация в корне изменилась. При разумной осторожности, для которой у нас есть все условия, не существует ни малейшего риска стать предметом скандала.
Но тут одна мысль, пронзив мое сознание, вступила в сражение с разлагающим натиском героинового голода. После того как Царь Лестригонов ушел тем утром, Питер и я сильно поругались. Я предала Бэйзила, я предала саму идею прожить жизнь достойно, я отдалась монстру, из лап которого хотела вырваться, и с широко открытыми глазами пошла за ним в темницу, увлекаемая тягой к наркотику, и почему? Я была женой сэра Питера. Потеря моей добродетели, независимости, самоуважения были обусловлены моей верностью ему. Теперь моя верность требовала неверности иного рода.

к содержанию